Я веду дневник пациентов с постинфекционными сбоями кратковременной памяти с декабря 2019-го. В ходе работы неизменно сталкиваюсь с вопросом зарождения SARS-CoV-2, ведь образы катастрофы зашиваются в нейронные контуры вместе с вирусом.
Холодовая цепь инфекции
Пекинские и шанхайские центры контроля недавно оживили гипотезу холодовой цепи: вирус якобы просочился в Ухань через контейнеры с замороженным лососем, говяжьими потрохами и кальмарами из Южной Америки. Груз расконсервировали на городском рынке, аэрозоль с частицами попал на слизистые работников — дальше эпидемиологическая лавина.
При ‑20 °C липидная оболочка SARS-CoV-2 приобретает вид стекловидного панциря, упрочнённого транс-жировыми связями. Криоподобие поддерживают консерванты сульфита, отчего уровень инфекционности снижается лишь вдвое за месяц. Данные отражены в отчёте Института вирусологии Гуанчжоу и подтверждены работой японской группы Танаки.
Фуркаты холодильных линий тянутся от аргентинских судов до уханьского терминала «Ханькоу». В путевых листах нашлась пауза на пять суток — период, достаточный для сохранности заряжённого субстрата. Реальные образцы тары, оплавленные сухим льдом, дали положительный RT-qPCR сигнал, цикл Ct = 28.
Генетический след
Геномы, выделенные из краевых соскобов упаковки, несут мутацию D614G, характерную для поздних февральских изолятов. Однако полная последовательность различается от уханьского прототипа на семь нуклеотидов, что наталкивает на мысль о независимом очаге. Китайские биоинформатики вводят в расчёт феномен «филогенетического скачка холодовой консервации»: длительная сстагнация в минусовых условиях снижает темп накопления замен, из-за чего разброс дат датирования сужается.
Сторонники зоонозного сценария парируют: даже устойчивый штамм нуждается в первичном носителе, ведь вирус без клетки сродни письму без читателя. Ответом служит история с вирусом Норвока, который десятилетиями выживал на морозильных дверцах техасских ресторанов, пока грузчики не стали его жертвами.
Нейро мнемонические отзвуки
Для нас, врачей когнитивной клиники, эта дискуссия звучит гнетущим эхом. Пациенты приносят рассказы о запахе рыбы, обжигающем горло, сне о холодных коробках. Память превращает теорию в вспышку образов, усиливая стресс-реакцию. Приём кабинета напоминает архив вирусной психогностики.
Обозревая аргументы, я держу в голове принцип «semper paratus sed non anxius»: готовность без тревожности. Теория холодильного происхождения остаётся вероятной, однако потребует строгой выкладки cross-caddy аналитики, полной трассировки цепей поставок, серийного культивирования из глубоких заморозок и честных публикаций без цензурных лакун.
До поступления такой базы советую складам внедрить ультрафиолетовый тоннель, уделить внимание логам температуры, а клиникам — проверять пациентов из портовых служб на neuro-COVID сразу, не дожидаясь когнитивных руин. Память нежна, вирус хитер, лёд — лишь сцена их встречи.
